Векторная теория социальной революции

Новое определение социальной революции, как перемещения государства в пространстве политических идей по вектору, направленному от простых, архаичных идей, к более сложным, прогрессивным. Движущие силы революции и генетический базис человеческой пассионарности. Математическая модель народного восстания (бунта). Контуры новой социально-экономической формации, в которой устраняется эксплуатация человека человеком, человека государством и трудящихся финансовой олигархией.

среда, 19 декабря 2018 г.

Введение

УДК 323.01, 323.27, 514.742.2

Егоров С.Н., Цыпленков П.В.
Векторная теория социальной революции. ‒ СПб.: б.и., 2017. ‒ 400 с., 38 ил.

Столетию Великой русской
революции (1917) посвящается

Письмо авторам

Не плакать, не смеяться, не ненавидеть, а понимать.
Бенедикт Спиноза

Если потребуются кровь и жертвы – это будет путь в порабощение.
Если жизнь меняется бескровно ‒ это путь к свободе.
Михаил Жванецкий

Подобно исписавшемуся писателю история,
при всем своем творческом богатстве, невольно повторяется.
Сказанное относится и к «трагикомедии», называемой «революцией».
...При всем различии актеров и декораций разыгрывается одна и та же пьеса,
что и дает основание называть разные ее постановки
одним и тем же словом «революция».
Питирим Сорокин

В книге обосновано новое определение социальной революции, как перемещения государства в пространстве политических идей по вектору, направленному от простых, архаичных идей, к более сложным, прогрессивным. Даны представления о движущих силах революции и генетическом базисе человеческой пассионарности, математическая модель народного восстания (бунта), контуры новой социально-экономической формации, в которой устраняется эксплуатация человека человеком, человека государством и трудящихся финансовой олигархией.

The book justifies a new definition of social revolution, as the movement of the state in the space of political ideas along a vector directed from simple, archaic ideas to more complex, progressive ones. Views on the driving forces of the revolution and the genetic basis of human passionarity, the mathematical model of a popular uprising (rebellion) are given. The contours of the new socio-economic formation, in which the exploitation of man by man, of man by the state and of the working people by the financial oligarchy is eliminated, are outlined.

Редактирование, верстка, обложка ‒ П.В.Цыпленков.

Егоров С.Н., Цыпленков П.В.
Векторная теория социальной
революции. ‒ СПб.: б.и., 2017. ‒ 400 с., 38 ил.
Книга есть во всех крупных библиотеках России.

Время быстротечно и невозвратимо. Мы находимся в самом русле этой реки, которые одни называют Летой, Рекой Забвения, потому что люди в массе своей не помнят то, что случилось, казалось бы, совсем недавно, другие Tempus, третьи Махакала ‒ Вечность. Мы можем не замечать плавного, но неумолимого течения времени, ограничиваясь своим узким мирком семьи-работы-хобби, но можем и наблюдать перемены, если внимательно начнем вглядываться в природу по «берегам» этой невидимой реки, выглянув из иллюминатора каюты. Ученые придумали единицы измерения времени, но на уровне обыденного сознания, в практически понятных целях, люди исчисляют время в периодах от одного значимого события до следующего: «до рождения Христа», «в Раннем Средневековье», «при жизни моей бабушки», «до войны», «в годы горбачевской перестройки». Японцы так и в наше время начинают свое летоисчисление всякий раз, как на престол восходит новый император. Политические события, культурные достижения и биографические факты используют люди для измерения общих и понятных всем временных интервалов. Окружающий нас мир ‒ культура и технологии ‒ меняются, и нам кажется, что это ход времени их так меняет, а на самом-то деле, это изобретатели, инженеры, ученые, деятели культуры и предприниматели разнообразят и меняют окружающую нас действительность. И мы тоже что-то меняем там, где живем и работаем, каждый по мере своих сил и в своей области.
Издревле мудрецы пытались объяснить, куда течет река времени, но додумались лишь до того, что время, а точнее ‒ культурно-исторические и политические изменения, развиваются по спирали, иногда повторяясь целиком, иногда лишь копируя отдельные особенности прошлых событий. Мифологическое мышление древних давало им возможность объяснять явления окружающей вселенной в категориях божественной воли. В знаменитой праславянской «Велесовой книге», опубликованной в 50-е годы прошлого века неким Ю.П. Миролюбовым в Сан-Франциско, например, говорится: «И течёт та «река Времени» сын мой, растрачиваясь, и нынче вечны Предки наши». Вероятно, американский фальсификатор раритетного манускрипта с точки зрения нашего современника полагал, что и для древних славян время является чем-то сакральным, понимаемым таким же почтением, как и в Древней Греции или восточных деспотиях.
В зороастрийской Авесте читаем, что жизнь во всех мирах развивается циклично по спирали, и в каждом из больших циклов, как и во множестве малых (каждая меньшая спираль закручена вокруг большей) повторяются подобия одних и тех же событий. Становление мира разворачивается, как спираль вокруг внутренней духовной точки, к которой он тяготеет. Циклы и повторения времён ‒ подобны, но не равны и прошлое никогда не возвращается снова. События одного круга Времени очень схожи с событиями рядом находящегося круга, поэтому, зная, что с вами происходило в прошлом круге, можно самому прогнозировать общую направленность событий сегодняшнего дня и будущих периодов.
Возможно, на идею цикличности времени древних мудрецов навели чередование дня и ночи, смена времен года, стадии развития растений, животных и человека. А если эти предположения неверны, ошибочны, наивны?
Физики утверждают, что в каюте движущегося равномерно корабля, мы не сможем определить, движется ли корабль или стоит на якоре, если закрыты иллюминаторы. Тем более, без специальных приборов не понять и направления движения, не сориентироваться, если не условиться всем об общем понимании и названии географических сторон света. Так же и в реке времени трудно понять (невозможно?), быстро ли мы движемся или оказались в застойном омуте.
Если само по себе время движется и несет нас в своей стремнине неизвестно куда, то, может быть, есть средство или методика определить, как и почему меняются окружающие нас вещи, в частности, культура, политические условия, технологические достижения, научные открытия. В эпоху «Нового времени» технические и социальные новации появлялись так часто, что их стали именовать революциями. Ученые задумались, почему общество развивается, но так и не смогли ответить, куда это развитие направлено, к чему должно стремиться человечество в своем развитии. Хотя факт самого развития никто уже не отрицал, кроме церковников. Последним всякое развитие, всякие перемены кажутся покушением на божественную «тварность» и незыблемость окружающего нас мира ‒ сверхразумной конструкции, возведенной высшим существом, создателем вселенной.
Достаточно курьезным и досадным свойством людей является их всеобщее нежелание оглядываться назад во времени, пользоваться опытом и учиться на ошибках своих предков. «Зачем? ‒ спросит иной читатель. ‒ Это напрасная трата времени. Ведь моя прабабушка носила длинное платье и не каталась на велосипеде, а прадедушка рядился во фрак и не знал, что такое телевизор. И в те времена все было совершенно не так, как сейчас».
Какими-то внешними формами жизнь и быт людей три-четыре поколения назад, конечно, не были похожи на сегодняшние. Но глубинная сущность жизни осталась прежней, ведь, как утверждают археологи и антропологи, человек за последние пятьсот поколений почти не изменился по строению скелета и, вероятно, своему умственному потенциалу также. Значит, если посмотреть на прошедшее чуть пристальнее, то выяснится, что прабабушки, хотя и носили юбки до пят, но на велосипедах раскатывали уже с конца XIX века, а телевидение нашим малограмотным предкам заменяли лубочные миниатюры, которые продавались на базарах и ярмарках. И на этих картинках прадеды видели такое «фэнтези», что нынешнее телевидение отдыхает! Газеты же, как два века назад, так и в наше время, читают очень немногие. Сходство манер и предпочтений. В чем-то мы меняемся и в чем-то остаемся вполне стабильными. А в чем же?
Основатель социологии, философ-позитивист Огюст Конт придумал социальную физику ‒ соответственно статику и динамику. Предметом социальной динамики стало изучение процесса трансформации общества с течением времени. Главный вопрос, на который должна отвечать социальная динамика, это сущность и признаки прогрессивных социальных изменений. Главный закон социального прогресса у Конта ‒ это «закон трех стадий». Все общества раньше или позже проходят в своем развитии теологическую стадию (господство в обществе религиозно-мифологического сознания), метафизическую стадию (характеризуется господством абстракций и оторвана от реальности) и позитивную стадию (где духовное управление осуществляется «учеными», мирское ‒ «индустриалами»).
На третьей стадии общество будет самосовершенствоваться и самокорректироваться, представляя собой, тем не менее, жёсткую, замкнутую, саморегулирующуюся систему, где каждый элемент (гражданин или учреждение) выполняет свою функцию. Напоминает этот контианский социализм пчелиный улей или муравейник.
Происходит ли в соответствии со «спиралевидностью» хода времени трансформация позитивного общества в неотеологическое и так далее с приставкой «нео»? Ответ на данный вопрос остался за рамками контианства. Хотя именно О.Конт видел развитие позитивизма в том, чтобы превратить науку в новую положительную религию.
Основной закон социальной динамики («закон прогресса») заключается в том, что каждый подъем духа вызывает в силу всеобщей гармонии соответствующий резонанс во всех без исключения общественных областях ‒ искусстве, политике, промышленности. Всем правит дух, образуя силовой центр социальной эволюции, учил О.Конт. Объяснить движение стрелок в будильнике заложенной в этом устройстве идеей и духом трезвонить в указанное владельцем время, значит, ничего не объяснить. И другие философы и экономисты сразу же ухватились за этот теоретический «промах» О.Конта.
Контианский историцизм включает в себя эмпирическое исследование общества, на основе такого исследования выявляется некая закономерность. Например, такой закономерностью в марксистской социологии был закон об определяющей роли материального производства в развитии общества. Главной целью всякой социологической теории должно быть создание универсальной истории человеческого рода, понимаемой как схема неуклонного его развития в соответствии с познаваемыми законами, а не по неисповедимой воле Бога.
Согласно «историцистскому» мышлению общество представляет собой подобие живого организма, в котором целое ‒ организм ‒ всецело зависит не от мнений отдельных клеток, а задается неким естественным законом. Отсюда происходит и определение исторических фаз как стадий развития живого организма. Что является причиной смены этих исторических фаз? У Конта это естественный закон, у Гегеля ‒ Мировой Дух, у Маркса ‒ материальное производство, и т. д. Историцизм, по мнению Хайека, Поппера и других субъективистов ‒ это одно из величайших заблуждений человеческого ума в XX веке. В марксистской социологии была создана теория пяти общественно-экономических формаций, которая отрицала устремления людей: хочешь ‒ не хочешь, но пролетарско-социалистическая революция, а за ней и коммунизм наступят обязательно.

Таким образом, О. Конт ставит на первое место общество, государство же, как система принуждения, выступает в роли управляющего отдельными «клеточками» общества ‒ людьми. Наука ‒ главный фактор общественного прогресса. С этим сложно спорить. Но почему у людей возникает потребность «делать науку» или заниматься искусством, творчеством? Это трудно, гораздо труднее, чем, отстояв у станка или за прилавком рабочую смену, вернуться в уютный мир своей семьи, своего дачного участка, своей любимой рыбалки. Почему в определенные моменты истории массы людей вовлекаются в протестные действия, когда гораздо удобнее и безопаснее пересидеть кризисный период истории страны в квартире с занавешенными окнами? Позитивизм Конта утверждает недоверие к свободе индивида, стремится преодолеть спонтанное развитие общества силой планомерной, научно организованной деятельности государства. Ученик О.Конта Джон Милль, духовный отец философии либерализма, впоследствии охарактеризовал контианство как «самую совершенную систему духовного и светского деспотизма из всех, произведенных человеческим мозгом...».
Что следует из приведенных выше примеров научного поиска доказательств и законов движения «социальной материи» в реке времени? Прежде всего, ученые пришли к выводу, что окружающий нас мир меняется, как правило, совершенствуясь и усложняясь, что называем мы прогрессом. Но может и упрощаться, что назовем мы, диалектики-материалисты, регрессом, хотя знаем, что ведь и все гениальное ‒ просто! Ученые убедились, что человеческое общество в своем развитии прошло определенные стадии, каждая из которых имела свои характерные признаки, свойства, атрибуты, занимала временной интервал. При переходе от одной стадии к другой иногда наблюдались революционно-быстрые перемены, конфликты, кровопролитие. Но мы видим, что мыслители спорят между собой, сколько стадий или фаз развития общества мы можем выделить в общей исторической ткани. Не соглашаются между собой представители различных школ и в том, какие признаки считать ключевыми для характеристики той или иной фазы. Потому что во многих странах история показывает совершенно иные фазы развития, например, «азиатский» способ производства в странах Дальнего Востока, который и не феодальный, и не рабовладельческий, и не социализм, поскольку для социализма ещё рановато, и не капитализм, поскольку деньги не рассматриваются в этих обществах как товар, и т.п.
Совершенная путаница существует в общественных науках, что считать прогрессом, а что ‒ регрессом. В отношении же социальной революции, как общественного явления, нет единого понимания того, насколько это событие «кровоточиво», ведь и помимо революций, например, во время войн или межконфессиональных усобиц проливается крови не меньше, чем во время иных революций, а с другой стороны, отдельные реформы революционного масштаба вовсе не сопровождались кровопролитием.
Наконец, ученые никак не могут прийти к единому пониманию, куда же движется человечество, к какому идеалу совершенного общества мы должны стремиться. Это несогласие происходит, очевидно, потому что в мире нет единого стандарта политических координат. Сравнивая те или иные политические режимы, характеризуя революции, оценивая политические партии, каждый исследователь обращает внимание на различные аспекты предметов своего научного анализа, как если бы географы до сегодняшнего дня не установили названия сторон света, нумерации меридианов и параллелей. Ведь, согласитесь, не договорившись о том, где запад, где восток, нам было бы затруднительно путешествовать и рассказывать другим о пройденных маршрутах. А ведь такое состояние географии было совсем недавно. Но моряки, военные, предприниматели, несущие материальные и человеческие жертвы от подобной нестыковки, строго потребовали от астрономов и географов единого счета времени и пространства.
Социологи и политологи по сравнению с географами находятся в более мягких условиях. Они пока ещё имеют возможность не давать точных прогнозов или рекомендаций, хотя предмет их науки касается каждого жителя Земли, даже больше, чем география или астрономия. Для 99,9% обывателей плоская поверхность их «шести соток» с практической точки зрения более ценна и понятна, чем шарообразная планета, и то, что Солнце движется по небу, также совершенно очевидно. И никому из этих людей не требуются хронометры, измеряющие малые доли секунды, может быть, лишь спортивным тренерам! Человек на «шести сотках» живет в мире, где Земля ‒ плоскость, Солнце подвижно относительно Земли, а время измеряется в ограниченном масштабе. И нас это вполне устраивает. Конечно, лишь до тех пор, пока мы не отправимся в дальнее плавание, в котором и хронометры, и параллели с меридианами на Земном шаре помогут нам избежать ошибок навигации, опасностей и даже самой смерти. Так и в политике. Обычный человек не увязывает в своем мозгу повышение тарифов на транспорте с фамилией нового министра путей сообщения, удорожание крупы с названием партии, победившей на парламентских выборах. Средний обыватель и не должен задаваться такими вопросами. Политика для него ‒ это плоская гладь предвыборного баннера с ликом улыбающегося кандидата, так же как и Земля плоская в масштабе приусадебного участка. Зачем интересоваться глубже?
Но не будем забывать: если ты не интересуешься политикой, то политика заинтересуется тобой!
Однако же, не только обыватели, но и ученые проявляют мало желания проводить глубокий анализ причин и следствий социальных явлений. Научные школы и концептуальные теории в социологии и политологии немногочисленны и довольно-таки поверхностны. Позитивизм, марксизм, историцизм и субъективизм, уже упомянутые выше, и несколько модернизированных вариантов классических парадигм Аристотеля и Платона ‒ вот и все, что мы знаем о государстве. Люди, которые уже несколько тысяч лет используют государственную машину в самых разных благих и греховных целях, похожи на домохозяек, умеющих включать телевизор или водить автомобиль, но даже не представляющих, как они устроены, что такое соленоид или карбюратор. Исследователи сегодня отмечают, что даже яркое, драматическое и, казалось бы, много раз на протяжении всей истории человечества повторяющееся общественно-историческое явление, как революция, слабо изучено, и академические мыслители мало внимания уделяют революции в диссертациях и иных научных трактатах. Для жителей Санкт-Петербурга, города четырех революций, которые имели место в истории России в XX веке, непонятно и даже обидно подобное безразличие ученых к этому социальному феномену.
Нельзя не учитывать, что время неумолимо движет нас от одного знаменитого юбилея к следующему. В 2017 году мы отмечаем 100-летие Февральской буржуазной и Октябрьской социалистической революций 1917 года. Не удивительно, что в повестке дня российского общества будет стоять вопрос: а что дала России революционная ломка? Как в течение ХХ века преображалась страна, и менялся народ? Остается лишь недоумевать, почему у нас даже нет единого понимания того, какое событие корректно называть революцией, а какое достойно войти в историю лишь как путч, дворцовый переворот, восстание или, напротив, контрреволюция.
Ещё сравнительно недавно события осени 1917 года называли Великой Октябрьской социалистической революцией. Слагали о ней ‒ этой «революции» ‒ стихи, славили её вождей. От «Великого Октября» вели отсчёт нового времени, строили новую «пролетарскую культуру», проектировали «нового человека». Однако, после распада СССР оценки начали меняться и остывать. Революцию стали именовать «октябрьским переворотом», Гражданскую войну ‒ национальной трагедией, вождей революции ‒ предателями национальных интересов, вражескими шпионами.
Явился ли захват министерских кресел кучкой большевиков-ленинцев при поддержке вооруженных анархистов и эсеров в ночь на 7 ноября (по новому стилю) 1917 года достаточно значимым событием, чтобы подразумевать революционные перемены в структуре Российского государства? Дальнейшая трансформация страны продолжалась несколько десятилетий, и доказать прогрессивность и полезность для народа страны вносимых правящей партией изменений довольно проблематично. Уж очень много людей было убито, казнено, вымерло, эмигрировало.
Социологические опросы свидетельствуют, что сегодня народ и власть как будто бы едины. Однако безоглядное одобрение любых действий власти свидетельствует и об отсутствии у населения чувства собственной политической значимости и ответственности. Во время последних региональных выборов на избирательные участки пришло не более 30% избирателей. Но и эти 30% трудно причислить к политически сознательной части народа: почти треть из них ходили голосовать не потому, что определились со своим выбором заранее, а потому, что «так принято». Более половины населения вообще не следили за избирательной кампанией. Выходит, значительная часть населения самоустранилась от политики. Запомним это и примем за аксиому: политикой интересуются лишь немногие наши современники. Так, может быть, и в школах не обязательно преподавать основы политологических знаний, которые не потребуются в жизни подавляющему большинству сограждан?
Авторы настоящей книги не разделяют подобную точку зрения. Если мы пойдем по пути упрощения всего вокруг, то и знание алгебры сочтем необязательным, заместив время, отводимое на точные науки, уроками древней мифологии. В конце концов, мы самоизолируемся и в азарте импортозамещения откатимся к натуральному средневековому хозяйству, в эпоху автаркии, за «железный занавес». Встречались же и в те времена люди счастливые!
«Ошибки», допущенные в школьном и университетском образовании, наносят самый длительный и глубокий вред обществу. И мы стремимся внести посильный вклад в дело просвещения, прояснить хотя бы такой узкий предмет, как «революция».
Мы имеем на это право по трем причинам. Во-первых, мы сами были непосредственными участниками демократической революции, произошедшей в нашей стране в 1989-1993 годах, мы видим последствия наших свершений, ошибочных или судьбоносных.
Во-вторых, все темы и научные понятия, которые мы будем использовать в этой книге, освоены нами в университетских аудиториях и апробировались длительное время в общественных дискуссиях.
В-третьих, очевидная путаница и смешение понятий приводят к излишнему многообразию суждений и дискуссий, не приносящих плодов. В этих спорах политиков, публицистов, социологов не рождается истина, и лишь убивается время. А нам жаль терять время, ведь оно невозвратимо.
Разбирая подходы к раскрытию темы революции, мы ощутили царящий в этой области терминологический вакуум и вынуждены были давать определения многим объектам исследования, на первый взгляд, тривиальным. Кроме того, мы убедились в том, что всякое социальное явление ‒ это продукт деятельности людей, их функция, их реакция на внешнее воздействие или проявление скрытого до какого-то момента внутреннего, автохтонного процесса. И этот, казалось бы, совершенно очевидный, тривиальный постулат, заставляет нас обратить пристальное внимание на природу человека, на структуру общества, которое, как все понимают, далеко не однородный конгломерат индивидов. И нам требуется знание количественных и качественных признаков каждой достаточно большой группы населения, которой будет отведена соответствующая роль в революции. Интересны не только рабы и рабовладельцы, не только угнетенные и угнетатели, как трактует классовую структуру общества вульгарный марксизм. Нам хочется понять и то, почему одни способны стать угнетателями, а другие смиряются с ролью угнетенных, чтобы в один исторический миг вдруг восстать, взбунтоваться и своих угнетателей истребить как класс? И все ли угнетенные восстают или только их небольшая часть? И мгновенно ли происходит восстание по всей стране, или же это процесс, растянутый во времени? И многое что еще.
Прежде всего, мы полагаем необходимым условиться о координатах «пространства политических идей», в котором, как рыба в воде, только и может существовать государство. Затем рассмотрим пути развития государства от простого к сложному и, наоборот, деградацию от современных сложных форм к более примитивным, ведь и такое бывает. Чем обусловлены модернизация государства или реставрация, казалось бы, давно забытых форм управления? Революция это отрезок в поступательном движении государства от простого к сложному ‒ это скачкообразное перемещение в пространстве политических идей. Вектор этого перемещения может быть параллелен одной из осей координат, может не совпадать с ними, и его ориентация должна исчисляться по правилу сложения векторов. По проекциям на оси пространства политических идей вектора революции мы будем судить о том, какова главная цель этой революции: усиление демократии, либерализма или уравнение в правах граждан страны. В этом, собственно говоря, и заключается вся суть векторной теории социальной революции, о которой мы расскажем в данной книге.
Социальная революция ‒ явление общественное, а общество состоит из людей, человеческих индивидов. Движущими силами революции являются индивиды, объединенные в группы, социальные слои, классы общими высокими целями или, может быть, корыстными интересами. Количественный и качественный состав революционеров в наши дни ‒ также предмет настоящей книги.
Власть и оппозиция ‒ извечные герои политических обозревателей и фельетонистов. Что такое оппозиция? Иные политологи всерьез считают, что всякий чиновник, по тем или иным причинам изгнанный из «власти», сразу же превращается в оппозиционера. Справедливо ли подобное мнение? Каковы должны быть лозунги революционной оппозиции, к какому государству должны стремиться прогрессивно мыслящие граждане, претендующие на звание «революционеров», ‒ и это позволим себе наметить и изложить конспективно.
И, наконец, возможно, сделаем попытку ответить на ключевой вопрос: почему же все народы, видя преимущество совершенных форм государственного устройства, их превосходство над архаичными, не предпримут решительных шагов по установлению в своих странах демократии, либерализма, равноправия? Почему столь долго и мучительно-драматично движется все человечество в цивилизацию, почему в отдельных местах нашей планеты ещё находим мы жестокие режимы, достойные проиллюстрировать эпоху неолита?
Сразу же предупредим ортодоксальных марксистов-коммунистов, вы не обнаружите ссылки на борьбу классов, как причины революционных преобразований. Авторы избегают опоры на насилие, полагая, что революции вполне могут обойтись и без кровопролития, во всяком случае, теоретически. Насилие, кровопролитие и революция ‒ это не обязательно синонимы. И мы понимаем, что отдельные наши выводы противоречат доминирующей в политологии парадигме, поэтому некоторые ученые могут счесть представленное в книге исследование не имеющим отношения к реальной действительности. Разумеется, мы не стремимся сделать эту книгу академическим учебником, наполненным цитатами и длинным списком ссылок на предшественников, к которым мы относимся с глубоким уважением. Вместе с тем, обращаем внимание на то, что некоторые идеи, которые лежат в основе нашей теории, были высказаны ещё в середине XIX и начале XX века такими выдающимися просветителями, естествоиспытателями, философами и революционерами, как Грегор Мендель, Френсис Гальтон, Чезаре Ломброзо, Владимир Ульянов (Ленин), Лев Гумилев, Питирим Сорокин.
Авторы никого не восхваляют и никого не ругают, резкие замечания в адрес кого бы то ни было, это лишь риторика, и все цитаты и биографические справки взяты нами из открытых источников информации. Ни один класс, социальная группа, политическая партия не являются положительными или негативными героями настоящей книги. Мы просто показываем, что так происходит в действительности, объясняем, почему это происходит, по нашему мнению. А уж хорошо это или плохо, пусть судят те, кто прочитает настоящую книгу. И мы понимаем, что книга не всем понравится, и кто-то, может быть, даже вознегодует на её авторов.
Выдающийся знаток иудейской каббалы Гершом Шолем как-то раз посетовал своему другу, французскому социологу Пьеру Бурдье, что нельзя использовать одни и те же слова и образы, говоря с евреями из Нью-Йорка, Москвы или Иерусалима. То, что понятно и заинтересует американского еврея, скорее всего, будет скучно или безразлично израильскому или российскому жителю. Хотя эти люди современники, и они внешне очень похожи друг на друга, даже исповедуют общую религию. Их биологические потребности совершенно одинаковы, а вот, поди же ты, мозги повернуты в разные стороны! Значит, угодить всем и мы не сумеем. Кто-то заинтересуется темой, но не согласится с выводами авторов, может быть, не до конца поняв прочитанное, а кто-то из наших современников даже и не возьмет эту книгу в руки, его отпугнет уже само «алгебраическое» название томика.
Авторы не стремятся к тому, чтобы книга стала интересной для всех. И все же мы хотим, чтобы читатели нашей книги получили знания, которые помогут им ориентироваться в причудливых лабиринтах политической демагогии, подвергать качественному и количественному анализу лукавую риторику кандидатов в депутаты, а также политиков на государственных телеканалах и колумнистов официальных СМИ. Хотелось бы также, чтобы почерпнутые из книги знания были, хотя бы в общих чертах, понятны жителю любой страны, прихожанину любой церкви, члену любой партии.
Заранее отводим все попытки обвинить нас в том, что в данной книге мы излишне критикуем свою родину. В самом деле, многие примеры и иллюстрации описанных нами закономерностей революции, взяты из российских СМИ, из нашей Новейшей истории. Но ведь опираемся мы также на факты из истории стран Европы и США. Это объясняется лишь тем, что мы гораздо хуже знаем историю стран Азии и Африки, а не тем, что в этих странах действуют совершенно другие законы революции. Мы любим все народы за то, что они одинаково подчиняются биологическим и политическим законам, и все народы движутся вверх по лестнице цивилизации. Только одни оказались чуть расторопнее, а другие несколько отстают. Причем отстающие оказываются в более «выгодном» положении ‒ они видят, куда нужно идти. Первопроходцы же нередко совершают роковые ошибки, за которые народ этих стран расплачивается миллионами жизней. В этом отношении Россия сегодня, ни в коем случае, не является отклонением ни в лучшую, ни в худшую сторону. А в XX веке Россия пыталась даже проторить свой собственный «особый» исторический путь, пройдя через четыре революции.
Авторы надеются, что пригоршню, зачерпнутую из реки времени ради чтения нашей книги, читатели не расценят как напрасно выплеснутую в Лету и не предадут тотчас прочитанное забвению. Ведь река времени не принадлежит только нам, живущим ныне, она будет и дальше струиться, принося грядущим поколениям землян тревоги и радости, и, может быть, унесет кого-то когда-нибудь в водоворот революции. Тогда наша книга явится для него компасом, поможет ему удержаться «на плаву», не потерять ориентацию и обрести способность если и не управлять социальной стихией, то, по крайней мере, не заблудиться, не натворить роковых ошибок, понимая, что происходит с ним, с окружающими людьми, со страной.

Список терминов, использованных в книге

К следующему разделу книги

Глава 1. Пространство политических идей

«Правительство из народа, созданное народом
и для народа» ‒ вот суверенное определение демократии.
...Править должен не парламент, а народ через парламент.
Уинстон Черчилль.
Речь в Палате общин 11 ноября 1947 года.

Существует довольно много вариантов понимания слова «государство». Разных пониманий и толкований. В нашей работе нам никак не обойтись без этого слова, без этого понятия. Вместе с тем, в своей работе мы претендуем более чем на публицистичность. Нам очень важно, чтобы читатель максимально адекватно понимал, что именно мы хотим сказать. В своей работе мы не собираемся удовлетворяться употреблением слов (терминов), рассчитывая на то, что читатель понимает это слово также как и мы. Наиболее важные для нашей работы слова мы намерены превратить в понятия, дав этим понятиям соответствующие определения. Собираемся лишить читателя возможности неправильного (в отношении теории, изложенной в нашей работе) понимания этих наиболее важных слов-терминов. В конце книги такие определения собраны вместе в специальной главе.
Революция невозможна там, где нет государства. Революция это вид, метод, способ… преобразования государства. Не единственно возможный способ, один из возможных, но обязательно ‒ способ преобразования государства. Отсюда следует, что первое понятие, которое нам предстоит ввести, это понятие «государство».
Редко бывает так, что жители страны довольны своим государством. Причем далеко не все люди одинаково понимают, что такое «государство». Для одних ‒ это волокита на таможне, границы страны, необходимость покупать визы для въезда в другие страны, где властвуют иные государства. Для других ‒ это несовершенная и «несправедливая» система пенсионного обеспечения. Для третьих государство ‒ это пышные праздники и военные парады на главных площадях городов. Но даже когда люди своим государством не довольны, они соглашаются мириться с его существованием. Люди пусть не понимают, но чувствуют, что как бы ни было плохо государство, отсутствие государства еще хуже.
Сегодня на нашей планете существует более двухсот государств. За обозримый исторический период тысячи государств, сменяя друг друга, промелькнули в истории человечества. Какие-то оставили больший след, какие-то меньший. Все они были очень разные, но все при этом были государствами . Значит, всех их что-то объединяло. Значит, у всех у них был какой-то признак, позволяющий нам объединить все эти образования одним термином ‒ государство. Или несколько признаков. Что же это за признак?
Нам представляется, что таким признаком может быть цель существования государства, вменяемая ему людьми, попадающими под его власть, соглашающимися с его властью над ними. Пусть интуитивно, неосознанно, не умея это сформулировать, но все люди вменяют государству одну цель ‒ организацию сосуществования людей.
Люди не могут жить без организующего начала. Везде, где волею судьбы оказываются вместе несколько человек, такое организующее начало появляется. Иногда бесконфликтно, иногда в борьбе, даже жестокой борьбе, но такое организующее начало появляется всегда. Рискнем предположить, что группы людей (или еще недолюдей?), которые в доисторический период не справлялись с задачей порождения организующего их совместную жизнь начала, просто переставали существовать, сходили с исторической арены, вымирали. У всех видов животных, которые существуют совместно, хотя бы небольшой группой, присутствует организующее начало. В стаях приматов ‒ особенно. Животных организует в стадо или рой инстинкт, человек организует свое сосуществование с другими людьми сознательно, планомерно, приобретая навыки общения в процессе взросления, воспитания. Человек способен даже по своему желанию менять «правила игры», по-разному устраивать сосуществование с соседями, ближними и дальними. В этом отличие человека от животного. И если у группы людей нет инструмента по организации их сосуществования, это группа не людей.

Государство ‒ это инструмент, при помощи которого общество организует сосуществование людей.

В момент, когда два наших доисторических предка, одновременно ухватившись за один банан, не стали силой выяснять, кому же он достанется, а обратились к третьему с просьбой разрешить эту их проблему или, еще лучше, поделить этот питательный плод тем или иным способом, показавшимся им справедливым, они из недочеловеков стали людьми, составили первое человеческое общество и изобрели инструмент своего сосуществования ‒ государство. Надо сказать, что силовое решение спора менее выгодно для спорщиков с точки зрения их выживания. Даже слабый соперник, доведенный голодом до бешенства, способен нанести сильному серьезные ранения, что нанесет вред этому сообществу, упростив победу над этими, изранившими друг друга спорщиками, всевозможных хищников. Обращение к авторитетному судье для мирного разрешения спора оказывается эволюционно значительно выгоднее. Следовательно, сообщество, способное организовать свое сосуществование, будет успешнее выживать и размножаться, а государство ‒ это выгодное для выживания вида социальное приобретение.
С тех незапамятных доисторических времен общественная жизнь, а с нею и функции государства многократно усложнились, но главное ‒ то, что делает государство государством, ничуть не изменилось. По-прежнему существует только два способа организации сосуществования. Первый ‒ поручение решения вопросов конкретному лицу или органу (вождю, совету старейшин, оракулу, монарху, парламенту, президенту и т.п.). Второй ‒ самостоятельное решение вопросов путем переговоров и соглашений. Договариваясь, пока не согласятся все, кого касается решение вопроса, или пока большинство из них не договорится между собой. Если к этой конструкции добавить некий элемент (элементы), которому поручается обеспечение исполнения принятых первым или вторым способом решений, мы получим схему, эскиз любого государства. Любое государство организует сосуществование своих граждан. Способы такой организации сосуществования могут быть самыми разными, но они всегда есть. Где-то граждане участвуют в организации сосуществования, где-то не участвуют. Какие-то способы организации сосуществования нам нравятся, какие-то ‒ не очень, но они всегда есть, и реализует их государство.
Некоторые понимают урегулирование государством жизни индивида в обществе в широком смысле, вплоть до регламентации элементов частной жизни, вероисповедания, стиля одежды, норм поведения.
А.Солженицын в одном из своих интервью подчеркивал: «Сбережение народа - высшая изо всех наших государственных задач». Автор термина «сбережение народа» – видный государственный деятель 1740–1760-х гг., фаворит императрицы Елизаветы граф Иван Шувалов, известный меценатством и щепетильным отношением к казенному имуществу. Шувалов считал, что сбережение народа, как главное назначение государства, – это не только увеличение численности подданных, но и повышение их благосостояния, улучшение условий повседневной жизни, поощрение духовного и нравственного развития, наконец, отказ от войн и зарубежных авантюр.
Чрезмерное возвеличивание государства характерно для деспотических, монархических и тоталитарных обществ, поскольку под эгидой государства легко чинить насилие над большинством, выгодное меньшинству народа - элитариям, царям, вождям.
Государство ‒ это социальный механизм. Оно состоит из людей, и присваивает себе особые полномочия, которых не допускает у других индивидов, «государственную машину» не составляющих. Как только кто-то скажет «государство», все остальные сразу же вспоминают о насилии. Государство ‒ это узаконенное насилие.
Классик политологии Макс Вебер начал с того, что выделил монополию на легитимное насилие как основную черту государства. Крупный современный политолог Дуглас Норт, профессор Вашингтонского университета в г. Сент-Луис (США), классифицируя принципы построения и динамики развития государства, указывает, что государство создается, чтобы обуздать хаотическое насилие, царившее в первобытном обществе охотников-номадов. Государство в целях устранения насилия в обществе само должно быть «насильником», принудить людей к миру и послушанию. Д. Норт не касается стратегий принуждения через установление правил, согласно которым каждый становился виновным и управляемым. Далее нам придется обсуждать, как связаны между собой принуждение общества государством к миру и ощущение угнетения, которое испытывают люди при чрезмерном принуждении.
«Как вы лодку назовете, так она и поплывет». Очень глубокая мысль! От того, как вы определите государство, зависит многое. Вот, например, есть такое определение: Государство ‒ это институализированная власть политической элиты, то есть осуществляемая посредством органов и учреждений, объединенных в единую иерархическую систему. При таком определении государства любое покушение на власть политической элиты, а уж тем более революционное покушение, есть антигосударственная деятельность! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такое определение подразумевает, что политическая элита должна быть всегда. Не будет политической элиты, не будет и государства. Поскольку нечего и некому будет «институализировать». Сразу же вспоминается известное произведение «Конец истории». Понятно, в угоду кому клепаются подобные «научные» определения, пишутся подобные книги.
«А как же демократия?» ‒ спросит авторов этого определения наивный читатель. «Ведь демократия подразумевает управление государством ВСЕМИ гражданами!». Да, при таком определении государства словосочетание «демократическое государство» становится оксюмороном. Ничего удивительного, ведь именно такая цель (разделение государства и демократии) и ставилась авторам этого и подобных ему определений теми, кто оплачивает их кропотливый труд.
Мы считаем, что государство может быть и демократическим и недемократическим, и авторитарным и тоталитарным, и монархическим и теократическим… Любым, если при помощи этого социального механизма общество организует сосуществование людей. В Российской империи крестьян вполне устраивало монархическое государство. В гитлеровской Германии немцев вполне устраивало национал-социалистское государство. В СССР людей вполне устраивало сталинское государство. Не всех, но большинство членов общества государство почти всегда устраивает. А что случается, если не устраивает, об этом мы поговорим в следующих главах.
Из сказанного выше уже понятно, что инструменты-государства разнообразны. Невозможно исследовать что-либо, если это что-либо не систематизировать. Хаотичное и интуитивное представление о государстве выгодно лишь тем, кто в этом государстве командует. И эти люди как раз ничего исследовать и совершенствовать в государстве не желают. Нам же совершенно необходимо систематизировать столь разнообразные инструменты-государства. Систематизировать таким образом, чтобы каждое хоть когда-либо существовавшее государство нашло в нашей систематизации свое закономерное место. И не только каждое существовавшее, но и такие, которые пока еще не существовали, но могут существовать. Так называемая «наука» политология нам в этом помочь, к сожалению, не может. Политология на современном этапе своего развития не выработала такой всеобъемлющей классификации. Все, что может предложить нам политология, это линейное «право-левое» расположения государств. Но такой способ «систематизации» не выдерживает критики. Какое, например, государство располагается левее: христианское или демократическое? А как быть с государствами, имеющими в самоназвании более одной характеристики? К систематизации нужен более продуктивный подход. Таким подходом может быть переход от линии к объемному пространству.
Все политические идеи, так или иначе описывающие разнообразные государства, могут быть вполне закономерно расположены в трехмерном политическом пространстве. В трехмерном пространстве политических идей.

Рис. 1-1. Пространство политических идей

Для закономерного расположения политических идей одного измерения недостаточно. В противовес линейной идее «левые ‒ правые» мы предлагаем трехмерную модель политического пространства. Давайте сгруппируем политические идеи не по одной оси: левые ‒ правые, а по координатам трех осей, то есть в некоем объеме, пространстве (рис. 1-1).
Предлагаемая модель является объемным трехмерным пространством политических идей, в котором можно достаточно определенно найти положение того или иного государства. Эта модель, к сожалению, все ещё не является обязательной для изучения студентами, и нам приходится снова и снова возвращаться к этой теме. Более пятнадцати лет назад эта модель пространства политических идей опубликована. С нею ознакомлены ученые и общественные деятели. Но, к нашему удивлению, эта теоретическая концепция не только не подвергается критике, но даже не обсуждается теми, кто, казалось бы, лично заинтересован в том, чтобы получить новый инструмент исследования политики, социальных явлений, государственного устройства.
Особенно тревожит нас то, что на страницах газет и книг красноречивые публицисты и талантливые ученые, уважаемые политики и популярные вожаки народных масс, говоря о своих целях и мечтах, продолжают путаться в таких «трех соснах» как свобода, народовластие, равноправие. И даже, похоже на то, что сами они этого не сознают!
Авторы настоящей книги чувствуют себя в положении астронома или географа, который тщетно толкует неандертальцам о сторонах света.
«Да, ‒ соглашаются ученики, кутаясь в обрывках шкуры мамонта, ‒ мы согласны, что Солнце встает с одной стороны земной плоскости, а опускается на другом краю. Факт очевидный и бесспорный. Можем дать название этим сторонам. Но, какое практическое значение имеет для нас север или юг, зенит или надир?» Человек, заблудившийся в лесу, сегодня, в отличие от неандертальца, может рассчитывать на спасение, даже не зная географии, взглянув на спутниковый навигатор или просто двигаясь до какого-нибудь поселка, просеки, дороги, реки. Цивилизация снижает риск погибнуть в дебрях от голода или в зубах хищника. А вот оказавшись в бескрайнем океане, без географии уже не обойтись. Никакое голосование не поможет определить верное направление для спасения, если никто не умеет обращаться с компасом, не знает расположение звезд и основ навигации. В такой ситуации люди обречены на гибель. Попробуйте объяснить это неандертальцу, который никогда не уходил даже за Большой бугор!
Та же ситуация и с политическими координатами. Нам представляется, что мы знаем и понимаем общество, в котором живем. И мы уважаем идеалы, стараемся двигать страну по тернистому пути к либерализму и демократии. Смолоду у нас на слуху такие символы эпохи, как «права человека», «плюрализм мнений», «демократические выборы», «свобода слова». Но как только мы пробуем построить из этих символов какую-нибудь полезную конструкцию, то сразу убеждаемся в том, что эти элементы как бы из разных плоскостей многомерного пространства, и для их сопряжения требуются дополнительные преобразования или «скрепы». И стоит только отойти на шаг от своей привычной и уютной семейной, школьной, производственной «пещеры», как мы столкнемся с деспотией власти, вопиющим неравенством, коррупцией и казнокрадством, а также с полным пренебрежением вашим мнением со стороны «демократов».
Об этом пел В.Высоцкий:
«Мы в очереди первыми стояли,
а те, кто сзади, они уже едят!»

Или вспомните строки из песни В.Высоцкого к фильму «Бегство мистера Мак-Кинли»:
«Ваш кандидат ‒ а в прошлом он лабазник ‒
вам иногда устраивает праздник.
И не безлики вы, и вы ‒ не тени,
коль надо бросить в урны бюллетени!
И ничто без вас не крутится ‒
армии, правители и судьи.
Но у сильных в горле, словно устрицы,
вы скользите, маленькие люди!»

Почему же для одних «свобода слова» или «демократия» ‒ ценности, а для других ‒ досадная шелуха, засоряющая шестеренки государственного механизма? Одни стремятся адаптироваться и встроиться в систему власти, сложившуюся в стране. В следующей главе мы назовем таких людей прократиками. А другие ‒ антикратики ‒ ругают власть и норовят эту систему видоизменить. При этом антикратики, нередко, спорят между собой, что же лучше: монархия или демократия, власть старейшин или социализм? А корректно ли эти политические идеи противопоставлять? Понять это невозможно до тех пор, пока рассуждающий не слезет с линейной оси политических идей, пока не выйдет в политическое пространство.
К сожалению, биологами и педагогами замечено, что не все люди одинаково ощущают и понимают пространственные модели. Если с обычной геометрией на плоскости ‒ треугольниками, окружностями, параллельными прямыми ‒ почти все школьники справляются, запоминают, то в старших классах стереометрия многим не по уму. Пирамиды, объемы шара и бублика ‒ это уже «высшая математика» для многих людей. И это нормально! Не всякий из нас, глядя на выкройку в журнале, представит, как будет выглядеть платье или пиджак. Для этого требуется талант кутюрье. Не всякий справится с задачей, элементарной для архитектора-строителя, ‒ по чертежу представить и понять, как будет выглядеть дом. И все же продолжим знакомить читателей с нашей моделью. Ведь мы полагаем, что модель пространства политических идей чрезвычайно проста и доступна для восприятия каждому заинтересованному читателю. Тем более что авторы ‒ не архитекторы и не портные.
Мы предлагаем расположить политические идеи, по трем осям координат, и не сравнивать понятия, которые принадлежат разным осям пространства политических идей. Сколько бы люди ни спорили и ни ругались, они никогда не смогут договориться, что лучше ‒ круглое или красное. Никогда!
Договориться, что лучше ‒ круглое или квадратное, красное или синее в принципе уже возможно. Нужно только решить для чего мы собираемся использовать это круглое или квадратное, красное или синее.
Задача политического пространства ‒ разделить круглое и красное, зеленое и тяжелое…

К предыдущему разделу книги

К следующему разделу книги

Свобода или подчинение?

Первой и наиболее важной осью политического пространства является ось безусловных ценностей: человек ‒ общество ‒ государство.
На одном конце этой оси расположена политическая идея №1, согласно которой каждый человек является наивысшей ценностью ‒ центром вселенной, ради которой всё существует и функционирует. Общество ‒ это совокупность отдельных личностей (индивидов), не должная иметь ни на какую личность никаких прав, не должная иметь никаких интересов, противоречащих интересам отдельной личности. Государство ‒ некий инструмент, предназначенный для организации сосуществования людей и, так же, как и общество, не имеющий никаких прав на отдельную личность и никаких интересов, интересам этой личности противоречащих. Согласно этой политической идее у человека есть только три рода обязанностей ‒ не нарушать таких же, как у него, прав других людей, исполнять обязательства, которые он добровольно на себя принял, и платить налоги на содержание государства. Государство обеспечивает выполнение этих обязанностей каждым человеком.

Эта политическая идея предполагает наличие у каждого человека максимально возможного объема свободы, поэтому наиболее подходящее название этой политической идеи ‒ либерализм.
Каждый студент знает, что в любом учебнике перечень политических идей должен начинаться с либерализма. Потому, что либерализм, в сущности, является идеологией промышленного Запада; подчас его понимают даже как религию, способную охватить самый широкий круг противоречивых ценностей и взглядов. Но мало кто даже из самых вдумчивых студентов сможет сформулировать кратко, что он лично понимает под этим политологическим термином ‒ «либерализм»: от чего надо освобождать, кто, когда и чем поработил кого-то, нуждающегося в освобождении?
Хотя, как вполне сложившаяся политическая доктрина, либерализм утвердился не ранее начала XIX века, отдельные его элементы формировались в течение предшествующих трех столетий. По сути, либерализм ‒ это продукт распада феодализма и становления рыночного, или капиталистического, общества. Ранний либерализм, естественно, выражал устремления поднимающегося промышленного пока еще среднего класса; с тех пор либерализм и капитализм тесно, если не сказать неразрывно, связаны друг с другом в умах людей.
И все же сама идея «свободы» и «воли» ‒ это свойство генетически присущее человеческому сознанию. «Я свободен!» ‒ радуется школьник, потому что заболел, и ему не надо идти в школу. «Скоро меня выпустят на волю», ‒ мечтает узник, хотя в заключении его кормят и одевают, а «на воле» придется самому заботиться о жилье и пропитании. Задолго до промышленной революции все люди понимали, что раб несвободен, потому что ‒ исполнитель чужой воли, а рабовладелец по отношению к рабу свободен. Но по отношению к императору и рабовладелец несвободен, поскольку император может по своей прихоти ограбить или казнить рабовладельца! Выходит, свобода ‒ относительное понятие. Мало помалу свобода индивида стала все более противопоставляться подчинению индивида государству (императору, феодалу, президенту, правящей клике). Напрашивался вывод: освобождать людей надо от гнета государства!
К началу XIX века либеральные идеи Дж. Локка и Ш. Монтескье трансформировались в пропаганду свободного капитализма и осуждение всяких форм государственного вмешательства в экономику. Это и стало краеугольным камнем классического либерализма ‒ экономического либерализма XIX века. В конце XIX века, однако, возникла форма социального либерализма, осознававшего необходимость социальных реформ в интересах низших классов и государственного вмешательства в экономическую жизнь, чтобы защищать индивида и от государства, и от могущественных корпораций.
Здесь мы напоминаем об этом только для того, чтобы читателю стало понятно ‒ данное нами определение понятия «либерализм» имеет мало общего с обычным толкованием этого слова.
Мы называем жителя страны, гражданина индивидом, вкладывая в этот философский термин, политический смысл. Индивид означает в переводе ‒ неделимый. Индивид ‒ это человек, автономный и в большой степени самодостаточный. Индивид ‒ носитель большого количества свойств, признаков. Единичное, есть то, что принадлежит только одному человеку. Например: гены, отпечатки пальцев, индивидуальный стиль в труде, почерк и т.д. Если собрать все единичное в человеке, то получится индивидуальность. Индивидуальность каждого человека ‒ величайшее богатство общества. Каждая индивидуальность ‒ неповторимый бриллиант (или, по крайней мере, алмаз), которые вместе составляют бесценную кладовую общества. Либерализм «заточен» на то, чтобы ради пользы всего общества предоставить индивиду как можно больше возможностей для проявления полезных свойств его индивидуальности. Такие задатки, как склонность к пьяным дракам и девиантному поведению маньяка-душителя, разумеется, либерализм отвергает, и способствовать им не будет. Это вытекает из формулировки первой обязанности человека: не нарушать таких же, как у него, прав других людей.
Обычно, мы не отдаем себе отчета в том, что индивид ‒ неповторимое, незаменимое. Мы привыкли к тому, что «нет людей незаменимых». При либерализме ценна жизнь каждого человека, что противоположно ценностям «государственников». Для них человек ‒ пушечное мясо или серый «рабочий класс», «вата» для ватника, который согревает тело элиты. Для демократа-этатиста весь народ ‒ это «массы», которыми должно управлять государство во благо самих же «народных масс». Такими были, кстати говоря, взгляды большевиков-ленинцев. Для демократа-либерала «народные массы» не существуют, а есть индивиды, которые живут в одно и то же время и хотят, чтобы у них была возможность удовлетворять свои потребности при посредничестве государства, чтобы другие индивиды не посягали на их права, закрепленные в основных законах государства.
Люди ‒ не безликая «органическая масса», они не похожи друг на друга, вот почему трудно сложить из них некое государственное здание, фаланстер, как рабочий барак из одинаковых кирпичей. Один человек тверд, но мал, другой с округлыми гранями, третий велик по размеру и причудлив по форме. Как из таких камней строить дом? Замечено ещё в Библии ‒ камень, отвергнутый строителями, стал во главе угла. Так бывает. Хорошим или плохим для каждого по-своему делает окружающий мир не бог, а контактирующие с нами люди и обстоятельства. Индивид с характером революционера в период консервации, застоя или реставрации никому не нужен. Но стоит стране стать на рельсы модернизации, как тут же революционерам предлагают места машинистов во всех «бронепоездах», выводимых с запасных путей.
Суть либерализма заключается в том, что у человека ни перед обществом, ни перед государством нет никаких обязанностей, кроме тех трех, о которых сказано в нашем определении либерализма. Повторим их ещё раз: не нарушать таких же, как у него, прав других людей, исполнять обязательства, которые он добровольно на себя принял, и платить налоги на содержание государства.
На противоположном конце оси ценностей расположена политическая идея №2, согласно которой государство ‒ это всё. Человек ‒ это винтик, роль и функция которого определена государством. Любое предписание государства законно и подлежит неукоснительному исполнению. У человека нет никаких самостоятельных целей. Общество ‒ инструмент государства, помогающий методами солидарной ответственности (один за всех и все за одного) принудить индивида исполнять любые предписания государства. Название этой политической идеи ‒ этатизм.
Этатизм ‒ весьма популярная в последние века политическая идея. Никто иной, кроме государства, не способен осуществить общую волю народа. С этим трудно спорить. Особенно, если это будет «общенародное» государство, а не власть помещиков, капиталистов или иных отдельно взятых групп населения, элиты финансовой, этнической или религиозной. В ходе Великой французской революции эта идея «общей воли», сформулированная Ж.-Ж.Руссо, по сути своей ‒ социалистическая, получила практическое воплощение в виде все более усугубляющегося этатизма. Знаменитый якобинец М.Робеспьер и его сторонники использовали идеи Руссо для оправдания массового террора. Главным средством утверждения «общей воли» стала гильотина. За несколько лет той революции на гильотине погибло 17 тысяч человек, среди которых были как сторонники монархии, так и сами революционеры.
Оппозицию либерализму и идее народного суверенитета составила политико-правовая теория Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Восторженное отношение к Французской революции и Наполеону к концу жизни Гегель утратил. Он стал критиковать демократию и защищать прусское полицейское государство, которое казалось ему (не бескорыстно) реализацией политической разумности. Он поставил государство выше общества и личности. Личность приобретает свободу, выполняя свой долг перед государством. Само государство вправе защищать себя от людей, чьи убеждения нарушают общественный порядок.
Собственно говоря, в современном коктейле из «патриотизма» и «державности» нетрудно разглядеть именно этатизм. Это мировоззрение имеет глубочайшие исторические корни. Ещё Платон (427-347 гг. до н.э.), основатель философского идеализма, выступал с апологией реакционной уже тогда формы правления ‒ сословной аристократии. Адекватной политической формой идеального государства Платон считал аристократическую республику, в которой верхушка господствующего рабовладельческого класса, обладающая якобы пониманием высших идей, диктаторскими методами правила бы всей остальной массой населения. Вот уж кого по справедливости следует назвать основоположником этатизма, апологетом государства для винтиков.
Руководя государством, поучает Платон, надо отодвинуть в сторону личное усмотрение и опираться, прежде всего, на религию и законы (выраженные, прежде всего, в неписаных обычаях), которые отныне станут самым тщательным образом регламентировать всю публичную и частную жизнь граждан. Тем, кто попытается ниспровергнуть или же пошатнуть существующий государственный строй, грозит смертная казнь. Такова участь борцов за свободу индивида ‒ либералов ‒ в государстве Платона. Возможное количество обязанностей человека по Платону ничем не ограничено. Разве что недостатком изобретательности государства.
В истории человечества оставила свой глубокий след и ещё одна идея ‒ политическая идея примата общества над государством ‒ не менее древняя, чем идея этатизма. Обоснование этой политической идеи мы находим уже у Аристотеля, затем в эпоху Просвещения у Ж.-Ж. Руссо. Идея общей воли народа может быть реализована только государством, но сама общая воля есть воля общества, а не правящей элиты. Все должно принадлежать обществу, а не отдельным индивидам. «Частная собственность ‒ есть кража», ‒ такой лозунг Прудона не мог порадовать ни либералов, ни этатистов.
И мы на схеме (рис. 1-1) расположим примерно в центре оси безусловных ценностей политическую идею №3, согласно которой наивысшей ценностью является общество. Общество ставит цели жизни и развития своим отдельным членам. Общество дает оценку действиям человека с точки зрения их полезности для достижения целей общества ‒ его сохранения и развития. Человек вправе преследовать любые цели, не противоречащие интересам общества как целого, обязан соблюдать права других людей, исполнять свои добровольные обязательства и все предписания общества, направленные на достижения его, общества, целей. Государство обеспечивает выполнение этих обязанностей каждым человеком. Наиболее подходящее название этой политической идеи ‒ социализм.
Как видим при этатизме и социализме общество и государство как средство достижения чужих целей меняются местами. Обе эти политические идеи предусматривают подчинение индивида либо государству, либо обществу, тогда как либерализм, напротив, постулирует подчинение и общества, и государства интересам каждого индивида. В этом коренное отличие либерализма от социализма и этатизма.

К предыдущему разделу книги

К следующему разделу книги

banners

среда, 19 декабря 2018 г.

Введение

Оглавление

Список терминов, использованных в книге

Глава 1. Пространство политических идей

Оглавление

Свобода или подчинение?

Оглавление

Форма для связи

banners

среда, 19 декабря 2018 г.

Введение

Оглавление

Список терминов, использованных в книге

Глава 1. Пространство политических идей

Оглавление

Свобода или подчинение?

Оглавление

Форма для связи

среда, 19 декабря 2018 г.