 |
| Александр III, император всероссийский |
М.Д. Карпачев и другие историки отвечают на вопросы: Согласны ли Вы с утверждением, что реформы в российской истории XIX–XX вв. выступали в качестве альтернативы революции? Какие реформы и почему можно считать в этом смысле успешными, а какие – нет?
Карпачев Михаил Дмитриевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Воронежского государственного университета
Проблема соотношения реформ и революций – одна из наиболее популярных у современных обществоведов. Зачастую при этом исторический выбор развития страны сводится к альтернативе: либо реформы, либо революция. Как правило, однако, такое противопоставление лишено реального содержания. Огромное число преобразований проводилось государством, кровно заинтересованным в ускорении экономического роста, в увеличении доходов бюджета, военного могущества, научного потенциала и проч. Очень часто главной причиной реформ становились внешний фактор, острая необходимость выдержать соперничество в историческом соревновании народов. Такими были реформы в области военного строительства, просвещения, финансов и во многих других сферах. Да и отмена крепостного права (самая крупная из реформ XIX в.) была проведена не ради предотвращения революции, а из-за вскрывшегося в ходе Крымской войны технологического и культурного отставания России от промышленно развитых государств Западной Европы. Проводились, конечно, и такие реформы, целью которых являлось противодействие революционным угрозам (например, цензурные, университетские или полицейские). Но и они на роль реальной альтернативы революции в конкретном смысле слова претендовать не могли. Хотя бы уже потому, что объективных условий для революции во время их проведения не было. Не связывалось напрямую с перспективами революции и большинство реформ политической и правовой системы. Но некоторые из них действительно были задуманы и осуществлены как вынужденная реакция на угрозу революционного крушения традиционных основ государственной и общественной жизни. Для сравнения можно сопоставить петровские преобразования начала XVIII в. и реформы в царствование Николая II, направленные на изменение государственного строя Российской империи.
В первом случае никакой альтернативой революции крупнейшие реформы быть не могли. Сама верховная власть во главе с царем была инициатором нововведений и проявила неукротимую энергию по их реализации, включая физическое устранение многочисленных противников принудительной европеизации страны. Во втором случае император вынужден был проводить масштабные изменения государственного строя. Николай II не был сторонником введения представительных законодательных учреждений, но реальная альтернатива революционной смуты заставила его пойти на нежеланное ему фактическое ограничение самодержавия. Реформы, проведенные верховной властью под давлением, а не по собственному почину и убеждению, как правило, оказываются внутренне противоречивыми, незавершенными, а потому и в конечном счете малоуспешными. Прискорбной бывает и личная судьба таких реформаторов-поневоле. Словом, в XIX и ХХ вв. проводившиеся государством реформы ни разу не выступили в качестве реальной альтернативы революции. Таких примеров просто нет. Зато несбалансированные или неудачно подготовленные реформы, или их неэффективная реализация действительно нередко приводили к обострению внутриполитического положения и возникновению революционных угроз. Хорошо известна ленинская формула о том, что 1861-й год породил год 1905-й [Ленин, т. 20, с. 177]. Лидер большевиков в данном случае был прав. Ускоренное развитие страны после великих преобразований 1860–1870-х гг. сопровождалось появлением крупных и болезненных диспропорций в общественно-политическом и экономическом развитии страны. Ошибки и перекосы в реализации реформ сыграли решающую роль в создании почвы для развития революционных кризисов начала ХХ в. Надо понимать только, что для совершения революции одной почвы мало. Необходимо еще и совпадение субъективных факторов – от просчетов властей до организованности и решимости революционных лидеров. А также действие обстоятельств непреодолимой силы, например, тяготы войны. Что, собственно, и случилось столетие тому назад.
Не реализованные по разным причинам проекты реформ чрезвычайно интересны как своеобразные источники по истории политической мысли России и как материал для конструирования историками несостоявшихся, но вполне вероятных альтернатив. История некоторых таких проектов буквально захватывает дух, настолько вероятны были их реализация и, следовательно, возможность прохождения Россией совсем иных исторических путей. Скажем, хорошо известная история несостоявшегося проекта так называемой лорис-меликовской конституции. Проект влиятельного в свое время министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, предусматривавший введение уже с 1881–1882 гг. ограниченного, но всё же постоянного выборного законосовещательного учреждения при императоре, был, как известно, даже одобрен царем в самый канун террористического акта 1 марта 1881 г. [Зайончковский, 1964, с. 328]. Сомнительный успех народовольцев привел к вполне понятному повороту в сторону консервативного охранительства и был Александром III отклонен. Несостоявшиеся альтернативы исследовать нельзя. Но можно прислушаться к внушительному заявлению С.Ю. Витте. Осуждая узкий консерватизм К.П. Победоносцева, первый русский премьер с горечью отмечал: «Благодаря ему провалился проект зачатка конституции, проект, составленный по инициативе графа М.Т. Лорис-Меликова и который должен был быть введен накануне ужасного для России убийства императора Александра II и в первые дни воцарения Александра III. Это его, Победоносцева, великий грех, тогда бы история России сложилась иначе, и мы, вероятно, не переживали бы в настоящее время подлейшую и безумнейшую революцию и анархию» [Витте, 1960, с. 260]. Такое мнение – при всей его проблематичности – стоит учесть. Оно высказано человеком, хорошо разбиравшимся в хитросплетениях большой политики Российского государства. Именно Витте довелось претворять в действительность политико-культурное наследие либеральной бюрократии пореформенного времени. К числу такого же рода весьма поучительных начинаний можно отнести конституционные проекты министра внутренних дел П.А. Валуева (1863) и великого князя Константина Николаевича (1866). Оба сановника полагали, что их проекты введения выборных законосовещательных учреждений могли направить вероятную оппозиционность общественных сил в законное русло [Чернуха, 1978, с. 15–45]. На бумаге остались и конституционные проекты декабристов. И пусть вероятность их проведения в жизнь была минимальной, но она всё-таки была, и это обстоятельство дает почву для оценок «альтернативного» царствования Николая I. Как, впрочем, и для выяснения вопроса о том, кто же от кого был далек – декабристы от народа или народ от декабристов.
Видеоинтервью.
ПОЛУЧИЛОСЬ КАК ВСЕГДА
Лубский Анатолий Владимирович, доктор философских наук, профессор Института социологии и регионоведения Южного федерального университета,Утверждение, что реформы в российской истории выступали в качестве альтернативы революции, в большей степени является клише советской историографии. При изучении реформ советские историки акцентировали внимание, прежде всего, на том, что их предпосылкой было «ухудшение положения трудящихся масс» и, как следствие, «усиление классовых противоречий». В таких условиях правящий класс для того, чтобы удержать свое господство, прибегал, как считали исследователи, к реформам, которые, улучшая в определенной мере положение трудящихся, выступали средством, предотвращающим революцию. В период Перестройки в рамках преодоления марксистко-ленинского подхода к истории модным стал иной взгляд на российские реформы – не как альтернативы революции, а как революции сверху. В частности, в конце 1980-х гг. особой популярностью в академической среде пользовалась работа Н. Эйдельмана «“Революция сверху” в России», представлявшая собой очерк истории российских реформ. В современной исторической науке произошел переход от монистической интерпретации истории к плюралистической. В результате сформировался особый тип методологического сознания, основу которого составляет принцип конструктивного реализма. Его сторонники исходят из того, что историк не столько отражает, сколько конструирует в дискурсе историческую реальность, но такую, которая в определенной мере соответствует исторической действительности. В рамках такого сознания представления о российских реформах как альтернативах революции или «революции сверху» имеют право на признание со стороны академического сообщества при условии, что сторонники этих представлений не будут претендовать на «истину в последней инстанции».
В рамках представления о реформах как альтернативах революции успешными можно считать реформы 60–70-х гг., а реформы начала ХХ в. неуспешными, поскольку они завершились революцией. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на особенности российских реформ, которые завершались, как правило, контрреформами или революциями. В этом плане аналогии, например, можно провести между реформами в России конца XIX – начала XX в., завершившимися революцией и распадом Российской империи, и реформами в СССР 70–80-х гг., завершившимися ликвидацией социалистического строя и распадом СССР.
Что есть общественный запрос? Запрос общественного мнения? Или общественная потребность? Если взять реформы 60–70-х гг. XIX в., то они не столько отвечали общественному запросу, сколько будоражили «общественное мнение», если о нем судить, исходя из содержания прессы того времени. Такая же картина наблюдалась и в конце XX в. Опросы общественного мнения, проведенные в начале 1990-х гг., показывают, что 60 % россиян оценивали ситуацию, сложившуюся в стране после начала радикальных реформ, как кризисную или катастрофическую, 33 % – как тревожную и только 3 % – как нормальную [Горшков, 2016, с. 181].
А.Ахиезер еще в начале 90-х гг. ХХ в. применительно к России предложил использовать такое понятие, как «промежуточная цивилизация». Особенность этой цивилизации состоит в том, что в ней, с одной стороны, традиционализм сохраняет свою мощную массовую базу, а с другой – западное влияние создает почву для постоянного культивирования либеральных ценностей. Одновременное же отторжение традиционализма и либерализма в российском обществе способствует созданию предпосылок для социокультурного раскола российского общества.
Об определенном публичном консенсусе по поводу необходимости преобразований, наверное, можно говорить применительно к советской истории конца ХХ в.
Поэтому политическое руководство страны при подготовке реформ ориентировалось на общественные ожидания, сформировавшиеся в период «перестройки» в виде установки «так жить нельзя» и «жажды перемен». Однако замыслы реформаторов в очередной раз не учитывали особенности ментальных программ социального поведения большинства россиян. Несмотря на то, что россияне в настоящее время в целом ориентированы на современные формы жизни и хозяйствования, в их ментальных программах продолжают доминировать установки на этатизм и патернализм, даже демократия в них ассоциируется не столько со свободой выборов, политическими правами, а с общественным устройством, обеспечивающим достойный жизненный уровень людей, реализующим принципы социального государства. Социальный опыт россиян и недовольство результатами деятельности российских модернизаторов привели на рубеже веков к консервативному повороту в массовом сознании, главной доминантой которого стало возвращение от западнических увлечений периода становления демократии к «исконно российским» представлениям, нравственным устоям и образу жизни. Это привело к тому, что идеи модернизации российского общества в настоящее время оказались на периферии как элитарного, так и массового сознания.
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ И ПЕРСПЕКТИВЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ РОССИЙСКОГО ТУПИКА
Мининков Николай Александрович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой специальных исторических дисциплин и документоведения Института истории и международных отношений Южного федерального университета,Нынешний год столетия революционных событий в России 1917 г. вызвал на страницах журнала «Новое прошлое / The New Past» дискуссию по проблеме, однако, не революций, а реформ. Это не случайно. И те, и другие исторические явления проистекают из одного корня. Они вызываются глубокими внутренними причинами, определяемыми процессами внутри общества и государства, кризисом старой системы отношений и объективной необходимостью ее смены. Сходство также в том, что и в революциях, и в реформах, идет борьба между сторонниками перемен и консервативными силами, которых устраивает существующее положение и которые стремятся сохранить его или, по крайней мере, его принципиально важные стороны и пережитки. Кроме того, сходство в типологии революций и реформ. Бывали революции и реформы, которые давали выдающиеся результаты, обеспечивая мощные прорывы в развитии общества. Это были Великая Французская буржуазная революция как явление мирового значения и отмена крепостного права в России как явление российское по своему масштабу, но, тем не менее, исключительно значимое. Бывают же революции и реформы с иными последствиями. Эффект от таких революций значительно меньший по своим последствиям, а реформы, конечно же, были, но не более чем паллиативы. К таким революциям, например, относятся события 1830 г., в результате которых престол занял король банкиров Луи Филипп Орлеанский, и Франция пошла по пути развития в первую очередь банковского и ростовщического капитала. Это реформа государственных крестьян в России 1837–1841 гг. графа П.Д. Киселева, которая должна была улучшить положение государственной деревни при сохранении крепостного строя. Поэтому выбор темы в «революционный» год, сделанный журналом, не случаен.
Все революции эпохального значения Нового времени, а также революция в России начала прошлого века имели кровавые последствия. Английская буржуазная революция при Кромвеле обернулась гражданской войной и войной Англии в Ирландии. Во Франции во время Великой революции, по образному выражению современников, писателей и историков, безостановочно работала гильотина. Ужасами Гражданской войны, красным и белым террором обернулась революция и в России. Об этом хорошо известно не только историкам. Массовое российское историческое сознание опасается возможности повторения таких событий, и люди рассуждают: нынешние безобразия достали, о власти ничего хорошего сказать невозможно, но допустить революции нельзя.
Несомненно, что вопрос о реформах так или иначе затрагивает не только государство и народ в целом, но и регионы. Совершенно очевидно, что Россия остается страной регионов, несмотря на все попытки самодержавия к максимальной централизации власти, на стремление сменившей его коммунистической власти к всемерному упрочению системы центрального управления, несмотря на строительство нынешней вертикали и явное ограничение федеративных начал в нашем формально федеративном государстве. Буржуазные реформы при Александре II проводились с учетом региональной специфики, а земства и городские думы способствовали тому, что голос регионов, заявлявших о местных нуждах, не могли не слышать в центре. Свои особенности, в частности, на Дону, имела военная реформа, которая в казачьих войсках не могла проводиться по общим установлениям. Между тем, и в настоящее время региональная проблема на самом деле стоит очень остро. Основу ее составляет разделение регионов на регионы-доноры и регионы дотационные. Недовольство всё более ощутимо слышится с обеих сторон. Одни стремятся оставлять на свои нужды более существенную часть своих доходов и не отдавать их в бюджет. Другие жалуются на элементарную нехватку самых необходимых средств, в том числе на социальные расходы. Между тем, на причину подобного положения в новой российской истории указывал еще В.О. Ключевский в своей 41-й лекции «Курса русской истории». Великий историк говорил, что с тех пор, как после Полтавы войны России «получают наступательный характер, направляются к укреплению завоеванного Петром преобладания России в Восточной Европе… государство стало обходиться народу в несколько раз дороже прежнего». Ставившиеся внешнеполитические цели, направленные «к поддержанию европейского равновесия, как элегантно выражались русские дипломаты», были для страны в ее состоянии непосильны. Отсюда, по словам Ключевского, «увеличивался размах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа. Внешние успехи новой России напоминают полет птицы, которую вихрь несет и подбрасывает не в меру ее крыльев». Но разве это же нельзя сказать про нынешнее положение страны? В этом можно видеть ответ на вопрос о средствах на развитие регионов и на перспективы реформ. Для этого необходимы более трезвый взгляд на наше нынешнее положение, отказ от погони за внешнеполитическими химерами и за великодержавием, которое очень дорого обходится стране, и обращение к актуальной внутренней проблематике. В нашей политической системе на это необходима воля власти. Однако до тех пор, пока важнейшей своей задачей власть будет ставить самосохранение, решиться на необходимые реформы очень сложно, поскольку всякое реформирование уже есть потрясение основ.
Но сейчас не видно даже каких- либо попыток провести реформы, тем более политические.
Комментариев нет:
Отправить комментарий